Была тут и приписка от руки: «Практически неотразим для женщин и наоборот».
Пенни и доктор Кэнек также оказались членами парламента. Даже Джимми Вашингтон, как выяснилось, состоял в нем, представляя в своем лице какой-то «тихий» район — что-то вроде Лапландии, включая видимо, всех северных оленей и, конечно же, Санта Клауса. Он также состоял в Первой Истинной Библейской Церкви Святого Духа, о которой я никогда не слышал. Но это последнее его занятие очень отвечало его облику священнослужителя. Особенно интересно мне было читать про Пенни — Достопочтенную Мисс Пенелопу Талиаферро Рассел. Она имела степень бакалавра гуманитарных наук по администрации и управлению, полученную в Джорджтаунском университете и степень магистра гуманитарных наук университета Уэлси. Меня это даже как-то не удивило. В Великой Ассамблее она представляла не относящихся ни к каким избирательным районам женщин — то есть еще один «тихий» избирательный участок — теперь-то я в этом разобрался! — так как пять шестых этих дамочек состояли членами Партии Экспансионистов. Ниже шли: размер ее перчаток, другие ее размеры, ее любимые цвета (по части одежды я, кстати, мог бы ей кое-что посоветовать), ее любимые духи (Конечно, «Вожделение Джунглей») и множество других мелочей, большая часть которых была совершенно невинна. Но был тут и еще своего рода комментарий: «Болезненно честна — считает довольно плохо — гордится собственным чувством юмора, которое у нее совершенно отсутствует — соблюдает диету, но безумно любит вишни в сахарной пудре — покровительствует всему живому — обожает печатное слово в любой форме».
Под этим почерком Бонфорта было приписано: «Ах, Завиток, Завиток! Опять подглядываешь, я же вижу».
Возвращая материалы Пенни, я осведомился у нее, видела ли она собственное досье. Она ответила, чтобы я не совал нос не в свое дело. Потом покраснела и извинилась.
* * *
Большую часть времени у меня отнимало изучение различных сведений о Бонфорте, но я выкраивал время и тщательно воссоздавал физическое сходство с Бонфортом, проверяя соответствие окраски, тщательнейшим образом воссоздавал морщинки, добавил две родинки и уложил немногие оставшиеся волосы с помощью электрической щетки. После этого довольно хлопотно вернуть себе настоящее лицо, но это довольно-таки небольшая цена за грим, который ничем не испортишь, который нельзя смыть даже ацетоном и которому не страшны носовые платки и салфетки. Я даже сделал шрам на «поврежденной» ноге, руководствуясь снимком, который доктор Кэнек держал в истории болезни. Если бы у Бонфорта была жена или любовница, то она, наверное, затруднилась бы определить, где настоящий Бонфорт, а где его двойник просто по внешним признакам. Гримировка оказалась делом очень хлопотным, но зато я теперь мог больше не беспокоиться о внешнем виде и целиком посвятить себя самой трудной части имперсонации.
Очень трудной частью вживания в образ оказалось вникание в то, о чем Бонфорт думал и во что верил, иначе говоря в политику Партии Экспансионистов. Можно сказать, что он в большой степени олицетворял собой эту партию, будучи не просто ее лидером, но ее политическим философом и величайшим деятелем. Когда партия только что появилась, экспансионизм был не более чем «Манифестом Предназначения», хрупкой коалицией разношерстных групп, объединяло которых только одно: что границы в пространстве являются единственным вопросом дальнейшей будущности человечества. Бонфорт дал этой партии теорию и систему этических взглядов, идею того, что гербом имперского знамени должны стать свобода и равные для всех права. Он не уставал повторять, что человеческая раса никогда не должна повторять ошибок, допущенных белой субрасой в Африке и Азии.
Меня очень смутил тот факт — а именно то, что ранняя история экспансионизма была чрезвычайно похожа на нынешнюю партию Человечества — я в таких делах был тогда более чем неискушен. Мне и в голову тогда придти не могло, что партии зачастую по мере роста изменяются так же сильно, как и люди. Я имел какое-то смутное представление о том, что Партия Человечества начинала свой путь как составная часть экспансионистского движения, но никогда не задумывался об этом: все политические партии, которые не отличались достаточной дальновидностью и прозорливостью, под давлением объективных причин исчезли с политической арены, а единственная партия, которая стояла на верном пути, раскололась надвое.
Но я забегаю вперед. Мое политическое образование не было таким последовательным и логичным. Первое время я просто старался пропитаться бонфортовскими выражениями. По правде говоря, я набрался этого вполне достаточно еще по дороге туда, но тогда меня в основном интересовало как он говорит, теперь я старался усвоить, что он говорит.
Бонфорт являлся оратором в полном смысле этого слова, но иногда в споре мог быть весьма ядовит, взять хотя бы речь, с которой он выступил в Новом Париже по поводу шума, поднятого в связи с подписанием договора с марсианскими гнездами, известного под названием Соглашение Тихо. Именно этот договор был причиной его ухода с поста. Ему удалось протащить его через парламент, но наступившая затем реакция была такова, что вызвала вотум недоверия. И тем не менее Квирога не осмелился денонсировать договор. Я с особым интересом слушал эту речь, так как сам не одобрял этот договор. Сама идея того, что марсиане на Земле могут быть наделены теми же правами, что и земляне на Марсе, казалась мне абсурдной — до тех пор, пока я сам не побывал в гнезде Ккаха.
«Уважаемый оппонент, — заявил Бонфорт с раздражением в голосе, — известно ли вам, что лозунг так называемой Партии Человечества «Пусть люди управляют людьми и ради людей» играет на руку Ку-Клукс-Клану. Ведь подлинным значением этого на первый взгляд невинно выглядевшего лозунга является вот что: «Пусть всеми расами вселенной управляют только люди, на благо привилегированного меньшинства».
Уважаемый оппонент вот тут возражает мне, что мол нам от Бога дано право нести свет к звездам, оделяя дикарей нашей собственной разновидностью цивилизации. Но ведь социологическая школа дядюшки Римуса — хорошие негры поют безответственные гимны, а отсталая масса лупит их! Картина конечно трогательная, да больно уж рама тесновата: в ней не поместились ни кнут надсмотрщика, ни бараки рабов, ни столб для наказаний!».
Я почувствовал, что становлюсь если не экспансионистом, то по крайней мере бонфортистом. И я не уверен, что меня зачаровывала логика его слов — может быть они были и не такими уж логичными. Просто я находился в таком состоянии духа, что жадно впитывал то, что слышал. Я хотел так проникнуться его мыслями и словами, чтобы при случае самостоятельно мог бы сказать что-либо подобное.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});